У горнила Победы
МОЯ мама, Ворошилова Евдокия 
Фроловна, уже в таком возрасте, когда не кокетничают  по этому поводу. Сейчас она проживает с братом Виктором в с. Верхнем Кужебаре. Трудовую деятельность начала в 1940 году, 14­ти лет отроду, в Краснотуранском районе с разных работ в колхозе. Сказать, что было трудное время для всех и нашей семьи, значит, ничего не сказать. Финская война. Её отца Фрола Сергеевича Матюхина вместе со старшим  братом Степаном посадили по ст. 58 УК. Рано бросила учебу. Впряглась в тяжелые, даже  для взрослых, работы. В 41­м она уже прицепщик. Началась Великая Отечественная. Мужчины уходят на фронт, их всё меньше и меньше, а объёмы колхозных работ прежние. Прорва вакансий — Евдокия уже помощник тракториста. Весной 41­го первая посевная —  новое повышение — тракторист. 
   
   СУДЬБОНОСНОЕ ВРЕМЯ
   
   ДАЛЕЕ, позвольте, сильно сокращая, передать нашу беседу о том судьбоносном времени. 
   —  Работали день и ночь. Жили на полевом стане. Отпускали нас домой только вечером в субботу: в баню сходить, одежонку простернуть, домашних попроведать. На утро следующего дня мы возвращались в поле. Примечательно то, что за такую короткую «побывку» всё же находили время сбегать в клуб. Жизнь продолжалась, молодость брала своё. Ты вот инженер, должен знать, какие были трактора тогда. Никакого сравнения: без кабин – в дождь, в ветер, под палящим солнцем и весенне­осенними стужами. На металлических колёсах со шпорами, сиденьем и стальным рулем.  Часто и без света работали: кто­нибудь с керосиновым фонарём идёт по борозде, а ты едешь за ним. Современный трактор по нескольку лет работает, а нам приходилось каждый день перетяжку вкладышей проводить: поддон чугунный, тяжёлый, лёжа под трактором отверни­ка его, проведи операцию перетяжки, затем снова поставь и закрепи эту чугуняку.  Каторга. Веришь ли, до сих пор во сне снится эта процедура?! А запуск! Стартеров не было – рукояткой. Девчонки, какие у нас силёнки, провернуть не можем. Трубой надставим рукоятку и по нескольку человек пытаемся крутнуть,  а она обратной отдачей раскидает нас, оставляя синяки, а то и вывихнутые, выбитые руки. Кто­то хохочет, а кто­то  плачет. Успокоимся и снова запускаем. 
   В ночные смены трудно было бороться со сном, с усталостью, особенно если гоны длинные, а поле ровное, тогда под монотонный рёв двигателя засыпаешь на ходу. Однажды вот так я чуть не съехала в овраг, спасибо прицепщице: соскочила, комком земли по голове, куда и сон подевался? Затормозила. Заглохли. Если бы не плуг, заглубленный сзади, трактор полетел бы в овраг. Одно из передних колёс уже висело в воздухе. Всё – пропали. Ни взад, ни вперёд. Что делать. И тут верхом на коне инструктор райкома, наш уполномоченный. Серьёзный мужик. Колхозное начальство держал в кулаке. Совсем струсили, а он: «Ну, что, девчонки, приснули? В следующий раз вы уж лучше остановитесь, с часок отдохните. Успокойтесь, выручим».
   
   ПЕРЕДОВАЯ В ТЫЛУ
   
   — ТОТ уполномоченный часто повторял: «Вы, девчонки, кузнецы нашей будущей победы. У самого горнила куёте её, здесь, в тылу, ваша передовая. Уверен, Родина не забудет, кто кормил и одевал Красную Армию. Не устояла бы она без вас». Мы понимали, конечно, и даже гордились в душе. Воодушевлённые подшучивали за его спиной: «Как же, не устоит без нас, нашёл кузнецов победы!» Отдыхали редко, правда, любили, были и злыми. Люто ненавидели фашистов за то людское горе, которое они в каждую семью принесли, за отобранное детство и юность. Человек вынослив, ко многому привыкает, в молодые годы – особенно. Были дни, когда погода мешала работать, тогда мы и отдыхали: отсыпались, приводили себя в порядок. Под гармошку и балалайки пели, плясали, веселились. Песни были настоящие, красивые, душевные, частушки озорные, весёлые. Разве можно сравнить  с теми, что мы слушаем сегодня. Дружили, влюблялись, жизнь была насыщенной, яркой, хотя и нелёгкой. Горе, конечно, не всех обходило. Самое большое, когда похоронка приходила. Если бригадир вдруг посылал домой, догадывались о причине, и тогда плач, да нет, жуткий вой сопровождал отъезд.
   — Согласен, тяжело, но давай о наших, семейных, делах и жизни. 
   — Так вот, в 43­ем мы остались с мамой вдвоём. 
   — С бабушкой Аксаной? 
   — Да, она пекла хлеб для колхоза. Хлеб у неё получался вкусным, ароматным. Поварихи с утра к ней в очередь вставали за её свежей выпечкой. Я ей несколько раз говорила: «Мама, попроси бригадира, чтобы он распределил стряпух, так называли поварих, равномерно по всем хлебопекарям. Чего ты больше других работаешь, не молоденькая — седьмой десяток идёт». В ответ: «Вин знае, а мени приятно, шо мий хлеб людям люб. Всим нелегко — война». Она верующей была. По утрам молилась, просила Господа благополучия своим: мужу, сыновьям Степану, Андрею, Василию, зятю Павлу, чтобы ангелы­хранители оберегали их, а ещё просила Победы русскому воинству. Кары небесной — супостату Гитлеру и его солдатам. 
   После посевной меня направили учиться на комбайнера, там я встретила на пристани тятю (отца), его доставил расконвоированный медбрат, сдал мне под роспись. С пристани везли на тележке, идти отец не мог: был очень слабым, истощённым. Дома, естественно, делали всё и даже больше, чтобы реанимировать его: питание, лечебные отвары, покой. Родные стены дали ожидаемый результат. Через три месяца стал помогать по хозяйству, а через четыре пришёл бригадир с каким­то видом провинившегося школьника, начал издалека:
   — Как, Фрол Сергеевич, здоровье, как обживаешься?
   — Спасибо, твоими молитвами. 
   Какое­то время говорили о делах на фронте, где воюют сыны. Отец  закурил самокрутку, помолчал, затем изрёк: 
   — Говори уж, что пришёл, куда и когда выходить надо? 
   — Сторожа найти не могу, желательно прямо сегодня в ночь. 
   — Креста на вас нету, — вмешалась мама.
   — Сам вижу, Семёновна, слабый он ещё, но не от хорошей жизни прошу его.
   —  Ладно, — прервал их отец, — я тут заходил на конюховку, сбруя поистрепалась. Ты бы сыромятины подобрал, у меня инструмент есть, дратва, пошорничаю, чтобы без дела не сидеть. 
   — Вот  выручишь дак выручишь. Спасибо тебе, Сергеич.
   Через несколько недель функции Фрола Сергеевича выросли до конюха­наставника. Под его начало закрепили двух подростков 13­14 лет. «Мои хлопцы»,  — называл их Фрол.
   
   ВСЁ ДЛЯ ФРОНТА
   
   —  А ДЕНЬГИ в то время были в ходу? Вам за работу платили?  – спросил я.
   — Да что там платили… В основном продуктами: то мукой, то жмыхом, то гречей или просом. Денег не видели. А вот подписывались на облигации Государственного займа регулярно. Ты же сам пересчитывал наши облигации.
   — Да, пересчитывал, даже помню, сколько их было – на какую сумму. 24 250 рублей.
   — А я их никогда не считала. Не я одна, не только наша семья подписывались. Мы понимали, что это для фронта необходимо. Не считали, не задумывались, много или мало. 
   — Довольно много, мама.  На войне лётчику, сбившему немецкий истребитель, выплачивали 1000 рублей. Или полковнику во время войны зарплата составляла 1000 рублей в месяц, т.е. два года ему платили зарплату из ваших денег. Только этот фамильный вклад на алтарь победы — уже немало! Как вы жили там, как отдыхали? Сложилось впечатление из рассказа «о бабьем царстве в тылу» — девчушки, женщины, бабушки.
   — Мужчин было мало, но были: это и парни от 14 до 17 лет, не здоровые мужики: пожилые, бронированные, демобилизованные по ранению. Жили в одном бараке — нары справа, нары слева — полог­штора посредине. Питались трижды, не голодали, конечно, но разносолов и деликатесов не было. Задача повара сводилась к тому, чтобы блюда были сытными и съедобными. С одним из тех поварских шедевров запомнилась печальная история. Часто готовили затеруху, что­то среднее между кашей и кулешом. Теперь вряд ли кто­то заказал бы это блюдо для себя. Мы с аппетитом, свойственным молодым, здоровым, физически работающим, не избалованным людям,  ели. Были у нас два брата­близнеца Пётр и Павел. Внешнее сходство — не отличишь. Оба не выговаривали «р». Симпатичные ребята­брюнеты, на год старше меня, такие балагуры и шалапуты. В 43­ем, после уборочной, их призвали. Любого провожали с грустью, увидимся ли? Не к тёще на блины уходили. А тут будто осиротели: кто теперь дважды затеруху на двоих будет просить под дружный хохот всех присутствующих. Вначале Пётр подбегал к повару со словами: «Наливай затеюхи на двоих». Быстро съедали, обмывали чашки, и бежал Павел с той же просьбой. Повар давно раскусил их, но накладывал по второй порции. Через несколько месяцев родители получили похоронку на Павла, а 44­м вернулся Пётр. То был уже не тот Пётр­балагур и весельчак, совсем другой человек: замкнутый, уединённый, 20­ти лет ещё не было, а в чёрных волосах густо блестела седина. Работал, как проклятый, казалось, старается и за себя, и за брата. По ночам скрипел зубами и стонал — раны давали о себе знать.
   
   НЕ ДОПУСТИТЬ 
   НОВОГО
   КРОВОПРОЛИТИЯ
   
   ОХ, сынок, не дай бог, война – это страшно и очень тяжело. Только бы её не развязали бандеры и их хозяева на Украине. Санкции что? Без их заплесневшего сыра мы проживём: пшенички надо сеять побольше, картошечки садить для себя, подворья и на продажу. Вот у нас, в Кужебаре, столько огородов побросали, сердце кровью обливается, когда видишь густопоросшие сорняками участки. А они не одно поколение сельчан сытно кормили. А поля, такие плодородные земли заросли лесом. Даже в войну раскорчевывали колки, а вы запустили их. Скот повывели и на ферме, и во дворах, теперь надо заводить снова, никто нас кормить не будет, это уже ясно даже мне. Это ты был парторгом, и не мне тебя убеждать о том, что только силу признают в мире, только с богатым государством считаются. Не забывайте, какой ценой досталась нам Победа. Необходимо не только помнить, но ещё и делать всё возможное по укреплению страны, чтобы не допустить новой войны, ещё более страшной.
   
   Н.МАТЮХИН,
   с. Качулька.
Фото из семейного альбома.